Ночной мотоциклист (сборник) - Страница 78

— Кое-как залатали, Стрелец. Трогаем! Оттепель ожидается.

— Снегопад вижу, а вот оттепели не чувствую.

— Почувствуешь, когда поживешь с мое.

Колонна снова отправляется в путь. Щетки «дворников» смахивают крупные снежинки со стекла.

— Ну все, застряли, — с горечью говорит Стрельцов. — Поддувало не проскочим.

Через полчаса подъезжаем к Поддувалу. Так называется ущелье, в котором даже при тихой погоде бушуют сквозные ветры.

Сейчас Поддувало — как аэродинамическая труба. Метровые сугробы преграждают нам путь. Белый вихрь намертво закрывает густой творожной массой стекла. Стрелец выскакивает из кабины.

— Стоп!

Машины останавливаются впритык — буферами к буферу. Словно стадо белых слонов сгрудилось близ ущелья.

Стрелец устраивает «летучку». Становится совсем темно. Мокрый снег тает на лицах.

— Надо ждать бульдозера от геологов, — предлагает Матвеич. — Если посреди ущелья застрянем — засыплет.

С ним соглашаются. Оставляем у машин дежурного и идем к «шоферской избе». У самого входа в ущелье стоит этот просторный сруб, выстроенный для водителей, пережидающих непогоду.

Единственное окошко постепенно приваливает снегом. Зажигаем лампу. Ребята, кряхтя, расстилают на нарах полушубки и ватники.

Неунывающий Шукшин уже извлек из черного футляра свой баян и вполголоса напевает: «Ты не лякайся, що мерзнешь, лебедонько, от того витра та хмар».

— А у самого молодая жена дома. Вот такая она, шоферская долюшка, — бормочет Матвеич. — Не из рук в руки, а из мук в муки.

Постепенно обживаем избушку. Андрей Иванович и Андрей Борисович затевают вольную борьбу на нарах. Паламарчук читает приключенческий роман. Адам Лауринайтис извлекает из подкладки шапки иголку и начинает латать свой зипун. Время тянется мучительно медленно.

— А ну тихо! — говорит «близнятам» Матвеич. — Слышите?

Мы прислушиваемся. Ветер воет за окном.

— Машина!

— То Шукшин баян тронул…

— Машина, говорю!

Через минуту-другую слышим комариный гул мотора. По нашим следам пробирается чья-то машина. Не заблудилась бы в метели. В горах, накрытых плотным одеялом облаков, совсем стемнело.

— Андрей Борисович, Андрей Иванович! — приказывает Стрельцов. — Возьмите фонарик — и навстречу. Друг от друга не отходить.

Все явственнее шум двигателя. Хлопает дверца, приближаются голоса.

— Однако! — Стрелец с недоумением смотрит на меня. — Знакомый пожаловал!

В избушку, согнувшись под притолокой и оббивая снег, вваливается Пономарь.

— Здорово, парни! Прибыл к вам на подмогу. Возражений нет?

За спиной у Пономаря, дулом книзу, висит двустволка.

— Это на какую подмогу? — спрашивает Стрельцов. — Медведей стрелять?

— Начальство послало — на случай, если потребуется лишняя трехоска.

Пономарь располагается на нарах. Появление незваного гостя вносит в избу атмосферу настороженности. Чужеродное тело залетело на нашу орбиту.

— Неспроста Пономарь сюда прикатил, — шепчет мне Стрельцов.

— Это я понял… Ружьишко его мне не нравится.

— Мне тоже. Пойдем посмотрим на его машину.

Согнувшись под напором снежной бури, мы подходим к автомобилю Пономаря. Стрельцов заглядывает в кузов.

— Так и есть. Порожняком. Хочет что-то увезти с зимовья, прежде чем мы туда нагрянем. Переполошились они, Михалев.

— Володька! — предлагаю я. — Что, если мы как следует тряхнем этого Пономаря!

— «Тряхнем»! Его на пушку не возьмешь, стреляный воробей. А доказательств у нас никаких. Его надо с поличным накрыть, вот что! Пока не подавай вида…

В ущелье грохочет, завывает буран. Снег накладывает белые маски на наши лица.

Мы возвращаемся в избу. Ребята сгрудились вокруг Матвеича, как телята, слушают.

— …И были здесь, близ самого Поддувала, прииска. Его величества государя-императора золотые промысла. Старались, значит, на этом месте, старатели…

— А сейчас где эти прииска, Матвеич?

— Под снегом. Каждую весну приходит сюда старик Дмитриев. Самородок ищет.

— Про него я слышал. Чудной! — говорит Андрей Борисович.

— Почему чудной? — обижается Матвеич. — Я у него спросил как-то: «Зачем тебе самородок?» Говорит: «Хочу, чтоб школу построили на эти деньги или ясли. И чтоб табличка была: жил такой Дмитриев и пожертвовал свой единственный капитал… Хочу, — говорит, — след в жизни оставить».

— Ему-то что с этого следа будет? — спрашивает с нар Пономарь.

Матвеич сыплет на газетный обрывок махорку, хитро щурится.

— Ты вот по тракту ездишь, а кто то этот тракт строил. Значит, он след оставил, а ты пользуешься.

— Я езжу и о нем не думаю вовсе.

— Надо думать. Наука говорит: даже обезьяны умеют.

Избушка сотрясается от хохота. Язычок пламени в лампе беспокойно трепещет.

— Слушай, старик! — спрашивает один из «близнят». — Я вот думаю: придет время, настроят здесь городов всяких, курортов, культурно будут жить. А вспомнят ли про нас? Мол, мучались, громыхали по этим дорогам…

— Мучались! Настоящим мученьям ты и полцены не знаешь, как оно бывало прежде.

— Я так думаю, — говорит Андрей Борисович, осененный догадкой. — Каждый раз людям кажется, что им трудно жить. Вот, мол, в будущем — легче станет. Оно и вправду легче, да не для новых, а для старых, кого уже нет… А у новых свои трудности.

— Может, и так, — соглашается Матвеич. — Ступать в след оно легче. Бить дорогу — тяжко.

След… Верно это: каждый должен оставить добрый след. Жорка прожил совсем немного. Но сейчас по его следу иду я. И Стрелец. Жорка объединил нас.

Он хотел сделать так, чтобы жизнь была лучше, чище, прекраснее. Чтобы не попадалось на пути всякого гнилья.