Но кое-что я могу узнать и в ближайшие дни. Таня говорит, что авария произошла близ Наволочного перевала. Надо разузнать, кто проезжал через перевал в одно время с Жоркой. Если преступник тоже был на машине, он должен был ехать за Жоркой, выслеживая его, как хищник выслеживает добычу.
— Таня, кто живет близ Наволочного перевала?
— Там целый поселочек, — отвечает она. — диспетчерский пункт, заезжая изба для шоферов.
Это как раз мне и нужно. У диспетчера должен быть журнал, где записаны номера проезжавших машин и фамилии шоферов.
— Если вам что-нибудь понадобится, Таня, вы скажите, я буду заезжать.
— Ничего, я справляюсь.
Она провожает меня к машине.
— Вы поосторожней на этих дорогах…
Высунувшись из кабины на повороте, я вижу желтое пятно света, падающее из окна на снег, и маленькую фигурку на необозримом белом пространстве.
В Наволочном не больше двух десятков изб. Еловый лес — наволок — подступает к домам, он словно отодвинул горы, залил темной зеленью широкую дорогу.
В сумрачной конторе пухленькая девушка, укутанная в шерстяной платок, ставит на путевой лист штемпель. Мусоля пальцы, листает диспетчерский журнал.
— Чтой-то я вас раньше не видала?
— Я новенький.
— Новенький?.. За Наволочным езжай осторожно: километров пятнадцать узкого пути. Второй год ремонтируют.
Я не свожу глаз с диспетчерского журнала. Это плотная, увесистая книга, в ней наверняка записи за целый год. Шестнадцатое апреля, шестнадцатое апреля… Как мне познакомиться с этой книгой чтобы не вызвать подозрений?
Белесые ресницы моргают из-под платка. Девчурка, наклонив голову, старательно вписывает в журнал номер моей машины.
— Сколько вам приходится трудиться, — завязываю я нелепый разговор. — И пальцы в чернилах.
— Да я только помогаю диспетчеру, — охотно откликается девушка. Она поправляет край платка, выпуская на лоб светлый локон.
— Все равно работы много… Небось машин сто в день проходит?
— Что вы! Откуда столько?
— Я же вижу по журналу.
— А что журнал?
Мои вопросы она воспринимает как неуклюжую попытку завязать знакомство.
— Ну, дайте я посмотрю по записям. Наугад, любой день.
Самые невинные и глупые хитрости иной раз действуют безотказно.
— Посмотрите. Все равно ошибаетесь.
Я листаю журнал, всем своим видом демонстрируя легкомысленность этого занятия, а девчурка, украдкой достав зеркальце, поправляет свой локон. Перед «новеньким» ей хочется предстать в лучшем свете.
Страница за страницей: тринадцатое апреля, четырнадцатое, пятнадцатое… За шестнадцатое записей нет! Вся страница вырвана так, что не осталось и корешка…
— Вы правы, девушка. Смотрите, шестнадцатого апреля не было ни одной машины! Не записано.
Девушка отставляет зеркальце и испуганно хлопает ресницами.
— Как нет записей?
Я показываю журнал. Она искренне взволнована:
— Ой-ой! Я же отвечаю за журнал! Сейчас сбегаю за диспетчером.
— Постойте!
Но она исчезает в дверях и через минуту приводит с собой маленького веснушчатого человека в пыжиковой шапке. Полунчик, «саянский гномик»! Он еще не успел сменить контору на новую автомашину, обещанную Петюком.
— Привет! — радостно улыбаясь, он трясет мою руку. — Что за пожар случился?
Девушка объясняет. Полунчик разводит руками:
— Вырвал кто-нибудь на сигарки. Такой народ эти шофера, только и гляди за ними…
— Да у нас никогда такого не было! — возмущается его пухленькая помощница. — Это же просто безобразие!
Полунчик успокаивает ее:
— Ну, что тут страшного?
— Конечно, — поддерживаю я его. — Раскурили небось страничку.
А в голове волчком вертится неотвязная мысль: «Не может быть, чтобы листок вырвали случайно. Из всего журнала этот „курильщик“ выбрал страницу именно за шестнадцатое апреля. Необъяснимое совпадение…» Ощупью, в потемках, но я иду по верному следу.
— Ты заезжай, парень, — говорит на прощанье Полунчик. — Корешам всегда рады…
Машина, преданный друг, встречает ласковой воркотней мотора. Заснеженный тракт липнет к колесам.
Сразу за Наволочным один за другим выстраиваются столбы с грозными надписями: «Обгон строго воспрещен», «Ремонт пути».
Груды щебня и песка свалены на правую сторону дороги. Все ближе и ближе 442-й, последний Жоркин километр.
С трудом втиснув свой пульман между щебнем, пропускаю встречную колонну медленно ползущих, сбившихся в кучу машин. Едва последний автомобиль освобождает дорогу, я вырываюсь вперед.
Приближается столбик с цифрами «442».
Тащусь как можно медленнее, прижавшись к откосу, круто уходящему вниз. На дне расщелины клубится паром ручеек. На синеватой хвое кедров ватными хлопьями висит иней.
Вон и машина внизу, у ручья. Не машина, а то, что осталось от нее.
Так выглядят обглоданные зверьем скелеты. Черный остов будто врос в снег. С машины сняли все, что можно было снять. Только тяжелая рама осталась как памятник лежать среди тощего обломанного березняка.
Мне писали: авария — результат скольжения, буксовки на заледеневшем тракте. Но почему же он не выскочил?
Подавшись вправо, я едва успеваю выворачивать руль, чтобы самому не полететь под откос. А что, если бы мой тягач подтолкнули сзади?
Представь себе: апрель. На дороге лежит слой влажного талого льда. Толчок — и мой ЗИЛ катится по склону. Переворачивается. Ударяясь о каменные зубья, рвет в клочья металл. Следствие, если оно всерьез заинтересуется происшедшим, постарается выяснить, кто же ехал следом. Диспетчерский журнал неминуемо выдаст. Поэтому на всякий случай виновнику надо уничтожить записи.