Ночной мотоциклист (сборник) - Страница 84

Я бережно складываю газету и прячу во внутренний карман рядом с шоферскими правами. Теперь надо будет постараться получить путевой лист в Кадыр. Если бы неожиданная находка, сделанная Паламарчуком, помогла в наших поисках! Это было бы редкой удачей.

Вкрадчивый голос Гири произносит за спиной:

— Стрелец! Свои порядки на тракте наводишь?

Стрельцов оборачивается.

— Не свои порядки, а советские. Честные. Понял?

Гиря качает арбузно-круглой головой.

— Ой, смотри! У Петюка всюду своя рука найдется.

— А это что — не руки? Стрелец со стуком кладет на стол чугунные ладони, темные, задубевшие от ветров и морозов. Не руки?

Гиря отшатывается.

— Ну, руки.

Ультиматум Пономара

В шесть утра пронзительно верещит будильник. В избе пусто — Стрельцов выехал в рейс, а его «старики» в тайге, на зимнем промысле. Окна заполнены густой синевой декабрьской ночи. Движок на электростанции еще не включили, и я торопливо одеваюсь в темноте. Предстоит долгожданный рейс в Кадыр.

Тане удалось узнать, что в день аварии в Наволочное приезжал корреспондент Сухоногов. Гутя, девушка из диспетчерской, хорошо запомнила его фамилию, потому что рассеянный корреспондент забыл у них экспонометр, и его пришлось догонять…

Морозный воздух вдруг врывается в избу. Скрипит дверная петля. Чиркаю спичкой.

— Кто там?

— Это я, Пономарь. Потолковать надо.

В темной избе видно лишь массивное тело, заполнившее весь закуток. Иногда автомобильные фары, проникающие сквозь ставню, освещают его глаза.

— Говори, Пономарь.

— Я тебе для начала о себе расскажу, Михалев. Чтоб ты понял кое-что из моей жизни. Не скрою, приехал я в Козинск голытьба голытьбой. Не скрою, имел три года отсидки и вышел, чураясь людей и будучи не у места, ты понял?

— Вполне.

— Теперь имею приличный дом, родителей выписавши… И хозяйство имею, и заработок, и жизнь я имею легкую, материально свободную. Ты понял?

— Нет.

— Я к тому, что за все это я вплоть до зубов воевать буду. Страшно за это воевать буду, Михалев. Ты поимей в виду… Ты мне объясни; что тебе надо? Что ты копаешь? В дружбе-помощи тебе не отказывали. Напротив, решено было, поскольку ты приехал тоже пострадавший от жизни, не имея ни кола, ни двора, помочь с новой машиной, дать тебе надежную баранку, чтобы заработок имел приличный. Ну и чтобы своих не забывал, держался поближе… Мы ж с тобой работяги, знаем, почем фунт лиха. Должны друг друга понимать на полслове…

Жорка тоже говорил о себе: «работяга». И лиха он хлебнул в жизни больше, чем этот губастый, самодовольный тип. Только в слово это, «работяга», Жорка вкладывал совсем другой смысл. Не прибеднялся, не жаловался. Напротив.

— Вот ты получил хорошую машину, умница. Петюку хоть спасибо сказал? Петюк, может, за эту машину из своего кармана расплатился…

— С кем расплатился?

— Эх ты… зеленая голова. Учти, Михалев: будешь жить по-человечески, заимеешь, что положено. Пойдешь против Пономаря — сломаешь башку. Ты уже понял, что я парень не промах, на мякине не проведешь. Но в случае необходимости и на крайнюю меру решусь, учти!

«Жить по-человечески». Это он говорит после того, что произошло с Жоркой.

— Думаешь, Пономарь, если с покрышками замел, на этом, дело кончится, да?

— На что ты намекаешь, Михалев? Диспетчерский журнал тебя волнует? Случай с Березовским? Я знаю твои планы, от меня не схоронишься… Так на то было следствие, оно разобралось. Если хочешь, бумаги покажу, со свидетельскими подписями: проезжал я через Наволочное раньше Березовского. Ничего не видел и не знаю.

— А в «сорок шестую» ты с ним не ездил в начале апреля?

— Ездил… Ну и что? Эх, Михалев, — почти ласково говорит Пономарь. — Не знаешь законов нашей жизни. Тут, за Гнилым хребтом, село такое есть Афанасьевка. Человек там жил — Афанасьич. Могутный мужик. Навел он у себя в селе порядочек. Подобрал дюжину удальцов — команду, значит… Всех в страхе держал. Оброк брал даже со двора. Пробовали мужички убегать, чтоб донести куда следует. Дорога длинная, горы. Ни один не успел уйти. Разве что до первой проруби.

— Давно это было, Пономарь?

— Давненько. Но старики помнят… На краю света чего не бывает, Михалев. Закон — тайга.

Снова луч от фары падает на лицо Пономаря. «А ведь он боится, — мелькает у меня мысль. — Тогда, у чайной, он вел себя нагло и шел напролом. Сейчас он знает, что я не один. Боится — потому и старается запугать».

— Зря стараешься на психику давить, Пономарь. Ничего не выйдет.

— Ну и у тебя ничего не выйдет, учти.

Он поднимается с табуретки.

— Уезжай лучше отсюда, пока цел. Не связывайся со мной, по-доброму говорю.

— Когда ты добрым стал?

Мне ненавистна эта массивная туша, я знаю, сердцем чувствую, что передо мной виновник Жоркиной гибели. Тупой, злобный, самоуверенный.

И в темноте я словно вижу низкий, покатый лоб, маленькие, настороженные глазки. У нас с ним нет и не может быть ничего общего. «По-доброму»!

— Я все сказал, Михалев! Чего хочешь, до того не докопаешься. А шею сломишь.

— Давай проваливай отсюда…

Я знаю — здесь, в доме, он не решится напасть на меня. Он хитер, изворотлив, он подождет, пока можно будет действовать наверняка и замести следы.

— А машина у тебя была хорошая, — бросает он на прощанье загадочную фразу.

Через четверть часа, выводя свой тягач с базы, я тщательно осматриваю тормоза и рулевое управление: с Пономарем держи ухо востро. Смысл его последней угрозы не дает мне покоя. Но уже вскоре, разогнав как следует грузовик, я забываю об ультиматуме Пономаря — дорога хорошая, машина ведет себя послушно, и впереди у меня встреча с корреспондентом, по фамилии Сухоногов.